Старик умирал… умирал медленно и тяжко словно каждая новая ночь свитой из тонких нитей зябкого полумрака удавкою сжимала беспомощно белеющее в просторном вороте холщовой рубахи горло словно хрупкие блики ровно в заключенное в причудливые завитки кованой оправы зеркальце глядящейся в  сокрытое от праздного взора нежными кружевами легких словно тончайшие нити старательно сплетенной коварным восьмилапым разбойником паутины занавесей окошко обреченного луны подобно охочим до терпкой сладости живой крови пиявкам жадно приникали к изможденной неведомой хворью, полукружьями когтей стальных надсадного подобного скрипучему карканью старого ворона кашля раздираемой груди старца напитываясь тугой пульсацией остывающей крови в хитросплетеньях жил… и не могли ту цепкими лапками обхватившую бывшего воителя за худое запястье тянущую его во землицу сырую наперед срока Небесами справедливыми с бескрайней вышины которых на деяниями неразумных чад своих строго взирают могущественный Боги да  за жизнь славную к престолу небесному приближенные пращуры  отведенного  болезнь из тела измученного выдворить да по ветру вместе с хлопьями пепла седого преданной очищающему пламени соломенной куколке злобной Морган развеять ни снадобья животворные которые старики многомудрые сказывают и воителей благородных сечей кровавой отметинами страшными щедро одаренных со смертного одра поднимали ни паутина заговоров чудесных что волхвы седобородые сутками напролет усердно плели… девки – травницы – те и вовсе все ноженьки резвые в кровь истоптали до рученьки белые о бритвенной остроты листья осоки подковою изумрудной берег топкий озера невозмутимого  в дышащих благословенной прохладою водах которого если молве людской разгульной верить обитает вредностью непомерной отличающийся водяной с падчерицами своими любимыми  русалками обрамляющей – все глупые, плакун – траву ищут от тоски сердечной да от томления тяжкого во груди широкой наипервейшую заступницу… да вот только не вытянет старца почтенного отвар целебный из цепких объятий неведомой хвори не согреет отголоском дыхания  жаркого белобокой печи озябшее сердце…
«Видать уж Смертушка бледноликая на лоб высокий Славомиру ладонь холодную положила» - вздыхали старейшины поспешно смахивая отороченными алой тесьмою просторными рукавами холщовых балахонов остро блестящие в бесцветных очах жемчужины горьких слез…
А Славомир все храбрился, гнал прочь крикливое воронье дурных дум беспечной улыбкою… а минувшей ночью подозвал чутко дремавшего на расстеленной в углу озаренной зябким трепетом затепленной лучинки пушистой медвежьей шкуре Лихобора к полатям и, накрыв широкою ладонь не смевшего вздохнуть юноши своей чуть слышно шепнул: «Ныне…ныне ко мне мать во сне являлась…ждут они меня…совсем скоро всей семьею за мною придут…а…а после меня старейшины тебе на шею гривну серебряную наденут…»
-Да пропадай она пропадом эта гривна! – шарахнулась в сторону от порывисто вскочившего с резного крылечка юноши робкая девчушка зим девяти от роду – я и холопом бесправным проживу!..
Лишь бы ты отче выжил…